«Гласность» и свобода - Сергей Иванович Григорьянц

засланного в КГБ провокатора, сводит на нет ту поразительную моральную красоту диссидентского движения, которая и произвела неизгладимое впечатление на нашего профессионального противника и, наконец, косвенно оправдывает и действия КГБ – нашли в своей среде лазутчика и посадили его, а потом – еще раз, уже ни в чем не виновного.

На самом деле Орехов не был лично знаком ни с одним диссидентом, когда начал предупреждать их об обысках; никто и никогда не вербовал его в агенты внутри КГБ, не просил предупреждать о действиях Лубянки. Больше того, в обстановке постоянных провокаций и слухов, диссиденты, особенно в первое время, не доверяли каким-то анонимным предупреждениям. Орехов выбрал для своих предупреждений математика Марка Морозова, который ему (и не без оснований) казался одним из самых искренних и самоотверженных людей в диссидентском мире тех лет. И я уверен, как был уверен и Виктор, – позднее больше года работавший в «Гласности», что не диссиденты, в частности, не Марк Морозов его «посадил». Впрочем, я думаю, что не был прав и Марк, когда говорил мне (мы пару раз с ним оказывались в одной камере в Чистопольской тюрьме), что Орехов был арестован из-за недостаточно аккуратных разговоров Сахаровых в своей хорошо прослушиваемой квартире. На самом деле КГБ не нужны были ни разговоры – неизвестно были ли они в квартире Сахарова, ни телефонные откровения Марка, которые он в качестве оперативника умел гасить, ни даже показания данные уже во время следствия, по слабости, тяжело и внезапно заболевшего в тюрьме Марка Морозова. Виктор был оперативником и хорошо понимал, что когда в КГБ раз за разом срывается несколько операций, производится анализ причин этого, составляется список лиц, знавших об операциях. Список этот неуклонно сокращается и дальше уже нужны только дополнительные материалы для формального суда.

В этом и был без преувеличения подвиг Виктора Орехова. Он точно знал, что впереди у него неизбежный арест, срок, а может быть, и смерть. Как раз то, что об Орехове знали Марк Морозов, Андрей Сахаров, несколько других диссидентов, что Марка заставили дать показания об Орехове, может быть, и спасло Виктору жизнь. Во всяком случае несколько позже у меня в Боровске (в годы между моими тюрьмами) жил одно время Дима Орлов – сын сидевшего в то время председателя Хельсинкской группы Юрия Орлова. Он мне рассказывал, что в Армении, где они долго жили с отцом, тоже был капитан КГБ, предупреждавший армянских диссидентов. Его нашли выброшенным с балкона, с четвертого этажа, из запертой квартиры. Другого сотрудника КГБ, помогавшего диссидентам, отправили в Сибирь в командировку и вернули жене цинковый гроб, запретив его открывать – якобы он погиб при выполнении служебного задания. Надеюсь, он не был сожжен заживо в крематории, как описывает Виктор Суворов гибель Пеньковского. Виктор Орехов, конечно, понимал, что судьба сотрудника КГБ помогающего диссидентам, может оказаться страшнее судьбы самих диссидентов. И отважно шел на это. Когда получил в Лефортово свое обвинительное заключение, вздохнул с облегчением – статья не предусматривала смертной казни.

Сидел Виктор не в нашей зоне, а в лагере для сотрудников спецслужб, хотя, скажем Евгений Иванов, сотрудник КГБ, решивший что-то продать американцам, как и многие другие, сидел у нас (они были большие друзья со стукачем Львом Волохонским). Думаю, что Виктору пришлось очень нелегко, но каяться и сотрудничать со своими бывшими коллегами он и там не стал. Освободился и организовал какую-то маленькую мастерскую по пошиву одежды. Никто его к правозащитной деятельности особенно не звал, да и он сам не рвался, хоть и сделал у меня доклад на пятой конференции о КГБ и руководил секцией о въезде и выезде из СССР и России на первой.

КГБ и спецпсихбольницы

(доклад Виктора Орехова на пятой конференции

«КГБ: вчера, сегодня, завтра»):

Когда я закончил Высшую школу КГБ и был полон романтики, хотел работать, искать шпионов, мне сказали: «Забудь теорию, включайся в практику, на деле все по-другому». И я столкнулся с вещами, которые казались мне странными. Например, однажды пришел документ. Всем, кто пишет документы известно, что, сначала их спускают вниз, где ими и начинают заниматься. Если это что-то интересное, тогда документ направляется наверх, а если так себе – разбирайтесь сами. И вот один преподаватель ПТУ нашел много недостатков в работе и решил улучшить обучение учащихся. Никто, конечно, не хотел менять систему обучения, и он стал жаловаться. Будучи эмоциональным человеком, он написал, что вот у нас «все обучение плохое». Значит, намек на то, что у нас вся система обучения плохая, и нас не так учат и не туда ведут. Стали проверять, а не дурак ли он? Как это определяли? Вызывали в военкомат, к начальнику, там, естественно, присутствовал врач-психиатр. Затем вызвали в 47-е отделение милиции, там присутствовал главный врач 13-го психоневрологического диспансера Сущев, очень порядочный человек. И сколько замначальника отделения ни уговаривал его дать соответствующее заключение, он отвечал: «Как я могу это сделать? Если хотите, направьте его к нам в стационар, после обследования я смогу дать заключение». Ну, что за упрямец, тяжело ему было что ли поставить диагноз, сказать, что это шизофрения или еще что-нибудь в этом же роде, и тогда можно закрыть дело? А так непонятно, что делать?..

Что происходит, когда человека ставят на учет в психдиспансер? За ним сразу начинают наблюдать. Мол, перед 1 мая у него обязательно будет возбуждение, и он может что-то сказать, что-то написать, что-то где-то нарисовать, куда-то обратиться. Поэтому лучше всего его изолировать. К нему приезжает «скорая помощь» и забирает в больницу на лечение. В октябрьские праздники – то же самое.

Возможен и другой вариант. Человек не состоит на учете, но написал где-то на заборе «Долой КПСС!» – на него заводится карточка. Эти карточки есть и в управлении КГБ, и в райотделе милиции. И чтобы впредь человек не писал на 1 мая «Долой КПСС!», к нему в определенное время подходят люди с кружкой пива или просто так. Случилась «нечаянная драка», и его забирают на 15 суток. Но в этом случае к человеку нужно еще как-то придраться, а когда человек стоит на учете, его можно брать в любое время.

В 70-е годы становится известно, что в стране есть много инакомыслящих и просто недовольных. Тогда начали беспокоиться: ведь всех не пересажаешь. Что делать? Хорошо, если можно некого Иванова, которого никто не знает, положить в больницу и объявить психически больным. Но как быть с таким, как, например Юрий Орлов, известный всему миру как